[Berish]

Наткнулся на свои старые записи, которые делал в возрасте 17-18 лет. Тогда я ещё надеялся стать великим писателем. Пожалуй выложу сюда один стишок и один рассказ, в качестве иллюстрации.


Урбанистическая чума

Агонизирующая личность под светлой маской безмятежности,
В глубине мутных глаз сладострастий непознанных пена,
Голый разум, подёрнутый поволокой вскипающей трезвости,
Душа неистово рвётся из социального плена.

И всё наполнено фальшью, всё роли, шаблоны конформные,
Электрический свет, единственно подлинным мыслится светом.
Здесь в вивариях Жизнь вивисектор кромсает на формулы.
А меж искусством и модой давно уже разницы нету.

Здесь риторики грумы на задворках сети побираются,
Диалог полноценный к набору фраз опостылевших сводят.
Здесь на обочине, ночью, любовь продажная бешено скалится,
А бумажный, штампованный Бог - единственный в своём роде.

В клоаку реальности ввергнутый, человек парами зловонными дышит,
Эрзац свободы скорбно глотает, дитя химических грёз,
Свинцом паранойи тотальной залитый, даже себя самого не слышит,
Беспрестанно внося свою скромную лепту в океан безысходности слёз.


Его и её страдания.

« Ну что же ты, что же?» - не переставала спрашивать меня Женя. Она повторяла это в десятый раз, и её голос, поэтому, звучал как-то совсем автоматически, монотонно. Я слышал, что она говорит со мной, слышал, как бьется в груди её сердце, я очень тонко ощущал горечь её нынешних страданий, но я не мог заставить себя ответить ей. Я просто лежал, свернувшись калачиком, и плакал, уже и не помню как долго.

Я думал о брате. Что, собственно, произошло? Что изменилось во всём этом огромном, сияющем внешнем мире? Ничего. Ничего и никогда не меняется в нём. Но мой, личный, маленький мир разрушен, раздавлен, уничтожен безвозвратно.

Я думал о брате. Помню, ещё так недавно, я сидел рядом с ним и, изредка поглядывая в телевизор, выигрывал очередную партию в шахматы. Какую-то школу где-то там, захватили террористы. Он всегда, в первую очередь выводил ферзя. В этом была его ошибка. Каждый раз, после игры, я указывал ему на неё, но он отказывался слушать. Говорил, что таков его стиль. В тот раз он, как обычно, придерживался его. Я уже знал исход, и был абсолютно спокоен.

Я думал о брате. Его сбила машина. На смерть. Женя и я собирались сходить в кино, на какую-то комедию. Я уже почти собрался, но тут мне позвонила мама. Она была рядом с ним. Она плакала, говорила, что удар был очень сильный, что он отлетел на несколько метров, что перед смертью он ещё долго кричал и не мог понять, что с его телом. Она говорила, что его ноги как-то неестественно изгибались, а изо рта шла кровь.

Я думал о брате. Мне было не понятно, почему эта маленькая женщина обнимает меня. Я не мог понять её слёз. Женя была моей девушкой вот уже полтора года. Но что она делает здесь сейчас?

Я думал о брате. Думал о том, что меня ещё ожидает. Я думал о похоронах, на которых соберутся все эти люди. Я думал об их скорби и сочувствии. Я думал об их счастливых жизнях, об их маленьких мирах, в которых они любят, работают, строят планы. Я думал о том, сколько таких миров необходимо разрушить, чтобы моя боль и боль тех, кто смотрит на меня со стороны, стала одной единственной, общей болью.

Чуть позже я узнал, что террористы в той школе устроили бойню. На следующий день мы всем классом , молча, стояли чуть меньше минуты.

«Ну что же ты, что же?» - всё так же автоматически спрашивала меня Женя. Я не мог заставить себя ответить ей. Я просто лежал, свернувшись калачиком, и думал о брате. Моя рука горела в её руке. Слёзы высохли.